«На Рождество, в сочельник, после традиционной уборки в квартире натирали полы... Елку укрепляли в спальной, и она, оттаивая, наполняла квартиру уже другим запахом – запахом хвои, запахом Рождества... Елка стояла нарядная, огромная, до потолка, и была похожа на какую-то древнюю царицу, разубранную в жемчуга и парчу, грозную и прекрасную. Я долго смотрел на нее...»

      – написал в своих воспоминаниях наш земляк – поэт Александр Вертинский.

     В его далеком, дореволюционном киевском детстве елка была еще не новогодней, а рождественской.

 

 

 

 

 

 

 

 

   

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

    Как и большинство милых сердцу традиций, привычка обряжать ель пришла к нам из темного язычества, в период которого ничего милого в этом обряде не было. Говорят, еще кельтские друиды в канун празднования их Нового года, известного, как наш Хэллоуин, вешали на колких ветвях жертвы в виде «гирлянд» из внутренностей людей и животных и «шарики» из их черепов.

   Но правда ли это? Существуют лишь две неоспоримые истины о маленькой елочке. Поклонение деревьям (в особенности неувядающим, неподвластным зиме) и украшение оных и оными – были присущи едва ли не всем древним народам. На зимнее солнцестояние египтяне озеленяли жилища ветвями пальмы, римляне зажигали во время Сатурналий на ветках деревьев свечи. На Руси разноцветными лентами обряжали березу – она первая распускалась после зимы. И культ сосново-еловых был развит у многих племен. Но наша любимая «елочка нарядная» – по национальности немка. В древности германцы шли зимой в лес, чтоб нарядить облюбованное древо разноцветными тряпочками и горящими свечками. Затем, как поется в известной песенке, «маленькую елочку взяли домой» – уже тогда на нее вешали яблоки и сахарные яства. Но то было давно...

    А в историю от Рождества Христова вечно зеленая елка вошла как рождественское дерево – символ вечно живого бога. Средневековье отметилось жаркими спорами: какой породы было райское древо добра и зла, искусившее Еву румяным яблоком? Ответ представлялся очевидным – яблоня. Но иные настаивали на виноградном кусте, третьи – на апельсиновом деревце. В Германии не сомневались – эдемским древом бессмертия была ель.

    Сохранилась легенда, вобравшая в себя и теософские диспуты, и древнейшие культы. В ночь, когда родился Иисус, все растения пришли поклониться ему. Первой явилась та самая египетская пальма, за ней – березы, дубы, тополи, эвкалипты, кедры... А вместе с ними и скромная елочка. Прочие деревья пытались заслонить ее от глаз младенца. Но вдруг случилось чудо. Звезды закружились на небе и посыпались вниз, украсив горящими огоньками еловую хвою. Вторая легенда повествует о том, что в час Рождества Христова все деревья на свете зацвели и дали плоды. Так на елке и появились яблоки...

   

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

   Вплоть до середины XVIII века все игрушки на праздничной елочке были съестными и весьма символическими – без примеси светской мишуры. Украшалось рождественское дерево по особым каноническим правилам: если верхушки первых елок венчало языческое солнце, очень скоро его вытеснила Вифлеемская звезда. Наследие древних жертв – засахаренные в меду фрукты сменили обязательные в Средневековье вафли, впоследствии – печенье и пряники, напоминавшие о пресных хлебцах, употребляемых при обряде причастия. Горящие свечки символизировали свет, озаривший землю при рождении Христа, и одновременно суть жертвенности Христовой. По правилам их ровно двенадцать – столько же, сколько месяцев в году и христовых апостолов, но в любом случае число непременно должно быть четным. И, наконец, красные яблоки, олицетворявшие запретный плод, который вкусили всеобщие прародители.

   Символ райского дерева жизни, спровоцировавшего Еву на грех, искупленный Иисусом Христом, – рождественская ель была красноречива от ног до макушки. От звезды, взошедшей с рождением Иисуса, до креста – крестовины, в которую помещался ее ствол, она сама собой повествовала нам всю библейскую историю. И царящие на елке целых сто пятьдесят лет стеклянные шарики – тоже не что иное, как то роковое яблоко, с коего началась история человечества.

  По третьей легенде, 1848 году в Германии был неурожай яблок. И в канун Рождества добрые христиане отправились на поклон к стеклодувам в город Лауш, дабы те сделали им яблоки из стекла для украшения церковной ели. Был в тот год урожай или нет, он официально считается датой рождения любимых поныне елочных шариков. На деле они появились несколько раньше, но из-за сложности изготовления стеклянные «яблоки» были на вес золота и исполнялись на заказ только для вельможных особ. Истинно в легенде одно – именно в германском Лауше в середине XIX века впервые в мире было налажено производство шаров. Через двадцать лет там открылся газовый завод, который вплоть до 20-х годов ХХ века считался лучшим мировым производителем елочных игрушек.

    По этому поводу германцы придумали четвертую легенду – будто бы елочную мишуру преподнесла детям добрая фея. Феей этой, по-видимому, стала сама Германия, подарившая миру и пахнущее хвоей сверкающее новогоднее чудо, и множество маленьких хрупких чудес на его ветвях, и традицию прятать под ними подарки для хороших детей.

    В начале XIX века немецкая елочка перекочевала в соседние страны и начала покорение Америки – на земли Колумба эту традицию перевезли немецкие поселенцы.

     Однако легенда о нашей елочке началась за полтора столетия до этого...

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

  

  

  

   В России елочная традиция просто не могла не прижиться – уже потому, что большинство российских царей традиционно женились на немецких принцессах. Первым, как всегда, был Петр I, с той оговоркой, что его обожаемая Анна Монс была не женой, а любовницей, и не принцессой, а дочерью мастера из немецкой слободки. Ей ли мы обязаны елью, знает только сам царь. Но именно он издал в декабре 1699-го славноизвестный указ «По большим улицам, у нарочитых домов, пред воротами поставить некоторые украшения от древ и ветвей сосновых, еловых и мозжевелевых против образцов, каковы сделаны на Гостиной Дворе», а «людям скудным» на средства «каждому хотя по древцу или ветве на вороты или над храминою своей поставить... а стоять тому украшению января в первый день».

    Старания великого реформатора не увенчались успехом. Ель почему-то прижилась лишь в кабаках. С петровских до пушкинских времен трактирщики честно продолжали украшать свои заведения хвойным «древцем», где оно и стояло от Нового года весь год – иссохшее, осыпавшее, покосившееся, – став своеобразным символом пьянства. Кабаки так и называли в народе «елками», кивая в сторону выпивших: ««Видно, у Ивана Елкина был в гостях».

     В XVIII веке елочки часто использовали для украшения мест всевозможных зимних гуляний, но в дом не пускали. По русской легенде, «членом семьи» рождественская елка стала тогда, когда будущий император Николай I взял в жены прусскую принцессу, нареченную в православии Александрой Федоровной. В апреле 1818 года родился их первый сын Александр – тоже будущий император, а в декабре для него во дворце была поставлена первая одомашненная рождественская елка. Для урожденной Фридерики-Луизы-Шарлотты-Вильгельмины, царицы российской, Рождество было неотделимым от трогательных детских воспоминаний домашним праздником, который она устраивала прежде всего для своих семерых детей. Но на семейное торжество приглашалась и свита. Каждый гость садился за собственный стол с маленькой елочкой. Под огромной елью в гостиной проводились шуточные аукционы и игры. На ели висели подарки... И постепенно царское обыкновение переняли придворные, аристократы, богатые горожане.

И все-таки легендарная елка для дворцового первенца не была первой. Первый великосветский бал вокруг разряженной ели состоялся еще до женитьбы цесаревича в городе Одессе. И его виновником тоже стало царское дитя, правда, внебрачное – дочь императора Александра I и его фаворитки Марьи Нарышкиной. В 1814 году для шестилетней Софии и ее подружек-одесситок установили огромное рождественское дерево. Один из основателей города Иосиф де Рибас подробно описывает в своих мемуарах «парадный вечер с елкой». В особняк княгини Нарышкиной съехался весь высший свет: «...и дамы, и дети. И сановники, и няни протанцевали вокруг елки круговую... Елка глядела тысячами огней на радостно настроенных детей. А за окнами зала, на улицах Одессы бушевала вьюга, и вихрями летали хлопья снега»

      В 1850-х приобретение ели стало уже святым долгом каждого доброго папеньки и в Санкт-Петербурге, и в Киеве. «Для детей мало-мальски достаточные родители делали елку, украшая ее лентами и золочеными орехами, конфетами и игрушками, – читаем в «Киевских губернских ведомостях» за 1855 год. – Мы даже слыхали, что у знаменитого нашего кондитера Розминтальского едва хватило лакомств для детских елок, а Кордес, выписавший игрушки из Петербурга, продал их почти без остатка за два-три дня».

   Само собой, и в России, и на территории Украины блюстители старины в один голос критиковали «немецкую забаву», затмившую своей сверкающей мишурой красоту исконных народных обрядов празднования Рождества. Против елки выступала и церковь, уличая срубленную лесную фею в языческих корнях, – ни в храмах, ни в деревенских домах ели не ставились. Но городская культура охотно приняла рождественское дерево. Многие украинофилы успешно сочетали старые традиции с новыми, ставя в один угол дома нарядную елочку, а в другой – положенный сноп-дидух. Известный украинский меценат Тарновский даже предпринял лихую попытку скрестить умилительную немецкую традицию с решительным украинским характером. Приглашенным на праздник детям предложили устроить настоящий «казацкий штурм». Вместо того чтоб искать подарки под елкой, ребятня дружно набросилась на хвойное дерево, повалила его на пол и в мгновение ока ободрала все сладости.

    Вплоть до советских времен рождественские елки оставались «съедобными». Как и в средние века, их украшали яблоками, пряниками, сахаром, орехами, обернутыми в золотую фольгу, мандаринами и апельсинами на красных гарусных нитках. Игрушки вешались только на самый верх, и большей частью они были домодельными. И дело не в том, что стеклянные птички, ангелочки, маркизы были дороги, а в том, что сладкую ель ставили не для себя, а для детей, и мастерить с ними в преддверии Рождества золотые и серебряные цепи, бонбоньерки, корзиночки стало одной из хороших традиций.

   Не только в обычных домах, но и в семье императора, все дети, включая наследника трона, занимались изготовлением самодельных украшений – Николай I принципиально принимал на Рождество лишь подарки, сделанные руками его детей.

   «После Николина дня в гостиной раздвигался стол, и мама раскладывала на нем все нужное для клеенья, – вспоминала внучка поэта Баратынского. – Это начинались приготовления к елке. Бумага ярких цветов, золотая, серебряная, блестки, золотые тисненые полоски, звездочки, клей, кисточки, но самое главное – лаковые картинки... Какие картинки тогда были!.. А лаковые ангелы!.. Не только на елке, но и над кроваткой каждого ребенка висел ангел с белыми крыльями, белокурыми кудрями и в длинной одежде, сливающейся с ватными облаками. С появлением стола в доме водворялось праздничное настроение, предвкушение далекой радости, ожидание чего-то торжественного...».

   Елку обряжали в сочельник – святвечер 24 декабря (по старому стилю). И она ждала своего часа, пока на темном небе не зажигалась звезда – та самая первая, знаменующая начало Рождества и двухнедельных Святок, в числе которых был и Новый год, не предварявший, а лишь вежливо следующий за главным зимним праздником года.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

   

 

 

 

   

 

    

 

    

    Вопреки расхожему убеждению, тяжелые дни для елки наступили не с приходом большевиков, а с началом Первой мировой войны. Ей сразу припомнили немецкое происхождение. Все германское было не в чести. Даже Санкт-Петербург срочно переименовали в Петроград, дабы избавиться от вражеского «бург» в окончании. Империя воевала с немцами, и ель постарались спешно изжить. К тому времени из домашней любимицы она успела стать вполне официальным лицом на многочисленных детских праздниках в приютах, пансионах, училищах, гимназиях, народных школах, дворянских и офицерских собраниях. Центральную городскую в дореволюционном Киеве елку ставили почти там же, где и сейчас – на Думской, нынешней площади Независимости. Но в уже в 1914 году Священный Синод издал запрет, обозвав ель «вражеской, немецкой затеей, чуждой православному русскому народу».

    Видимо, поэтому революционные власти взялись за «немку» не сразу. Первая советская елка воссияла сразу после победы Октября – 31 декабря 1917 года в петроградском артиллерийском училище. В рассказе Бонч-Бруевича фигурирует Ленин, приехавший к детям на школьную елочку и охотно водивший вокруг нее хороводы. Но в начале 1918-го года время решительно перепрыгнуло со старого стиля на новый, даты сместились, и с елью начали твориться разные странности. Люди упрямо ставили ее на «настоящее Рождество», тогда же появился сугубо советский праздник старый Новый год. «Новый» Новый год отмечали исключительно в учреждениях. А 7 января, когда, согласно календарю, давно правили бал суровые будни, у народа вдруг начинались праздники и продолжались аж до 13-го. Все это слишком походило на бунт, в результате Рождество, Новый год и примкнувшую к ним елку запретили оптом и в розницу. Тащить в дом хвойное древо стало откровенно опасно – в те годы расстрел был привычным средством борьбы с правонарушителями. Расхожим общественным поручением для ответственных граждан стало ходить по соседям и высматривать, не нарядил ли кто-нибудь запретный символ пережиточной мишурой.

   Только в декабре 1935 года в главной газете страны «Правда» появилась небольшая заметка, прогремевшая с внезапностью новогодней петарды. «Следует этому неправильному осуждению елки... положить конец. Комсомольцы, пионер-работники должны под Новый год устроить коллективные елки для детей... Не должно быть ни одного колхоза, где бы правление вместе с комсомольцами не устроило бы накануне Нового года елку для своих ребятишек».

   Восемь лет «поповскую» елку клеймили, как могли, называя «дурманом», с которого и начинается «религиозность детей». Впору было воскликнуть: правда ли это? Но в «Правде» в то время не сомневались, тем паче, что времени для сомнений было немного. Статья была опубликовано 28 декабря – за три дня до праздника. На следующий день ЦК ВЛКСМ срочно предписал всем комсомольским организациям заняться обустройством елок. В кратчайшие сроки в советской стране срубили и водрузили десятки лесных красавиц. И первая елка, загоревшаяся после запрета веселыми электрическими огоньками, была поставлена в Киеве. Вторая – в Харькове, где уже 30 декабря 1935 года был устроен настоящий детский бал-маскарад. Третью поставили в Москве в Колонном зале Дома союзов в январе 1936-го.

   Автором реабилитировавшей елку статьи был 2-й секретарь ЦК КП(б) Украины Павел Постышев. Спустя два года репрессировали и расстреляли его самого. Но через два дня после публикации он отослал срочную телеграмму в Харьков: «Организуйте детям во Дворце пионеров новогоднюю елку», по возвращении в Киев занялся организацией «по-настоящему праздничной, красивой, нарядной» ели в киевском пионерском дворце. Но еще до этого реабилитатор принес маленькую елочку своему сыну и зажег на ней лампочки со словами: «Это подарок тебе и всем советским детям. С этого Нового года опять будет праздник елки!»

   Да, она стала новогодней. За восемь лет ее рождественский статус был подзабыт, а за семьдесят с лишним – полностью выветрился из нашего сознания. Золотую Вифлеемскую звезду сменила звезда кремлевская – красно-рубиновая, вначале в нее помещали портрет Ленина или вешали на макушку елки буденовку. На елочных шарах, символизировавших райские яблоки, рисовали портреты Сталина и членов Политбюро. Мерцание свечей сменило многоцветье фонариков...

    Но хоть мы были и остались едва ли не единственным в мире народом, который наряжает елку на Новый год, она всегда стоит в нашем доме до Рождества. И все чаще на ее макушке появляется золотистая звездочка, и сидят на ветвях золотокрылые ангелы.

   И быть может, однажды, коснувшись рукой очередного блестящего шарика, мы вспомним, что он был когда-то яблоком Евы.